Старейшая национальная община Приангарья отметила 30-летие
На месте транзита построена стоянка – навес и стол. Рядом – дерево с привязанными к нему ритуальными ленточками.
– Оставь ленточку или монетку. Надо бабушке обязательно подношение сделать, чтобы дорога благополучно прошла, – советует Зоя Джуракулова.
«Бабушка» – дух местности. Эвенк ни за что не проедет мимо, не совершив символический обряд поклонения.
Перегружаем вещи в каракат, трогаемся. Дорога – сплошной скальник. Ветер забрасывает в кузов караката желтые листья. Отчетливо тянет дымом.
– На Небеле горит, вчера такого дыма не было, – озабоченно говорит Зоя.
Пожар – бич тайги, уничтоживший гектары кедрача.
Лес, раскинувшийся по обе стороны дороги, словно сошел с картин художника Билибина. На обочине синеет ягода голубика. Высокие кедры поверху словно охвачены пламенем.
–Желтые ветви – признак болезни. Чем болеет дерево, неизвестно, никто не изучал, – вздыхает Зоя.
Раньше, до эры вездеходов, жители Вершины Ханды ходили в Магистральный пешком. Самые выносливые преодолевали расстояние до цивилизации за 12 часов.
Последняя остановка перед деревней – местное кладбище. Оно не огорожено. На могилах растет брусника. Памятники стоят чуть ли не на дороге. На фотографиях – сплошь молодые лица.
Раньше эвенки хоронили своих умерших на деревьях, завернув их в звериные шкуры. Эти погребения давно ушли в прошлое.
Дорогу перебегает белка с шишкой в зубах. Вершина Ханды открывается внезапно, за ближайшим поворотом. Расстояние в 40 км мы преодолели за три часа.
От кочевья к оседлости
В единственной национальной деревне постоянно проживают несколько охотников. Их семьи выехали в поселки Казачинское, Улькан и Магистральный. Женщины нянчат внуков, молодежь работает в офисах и на производстве.
История эвенков Ханды насчитывает более трех столетий. В погоне за «мягкой рухлядью» – соболями и чернобуркой – русские «промышленные люди» в начале XVII столетия проникли в обширные таежные пространства между Енисеем и Леной, где встретили «оленный народ» – тунгусов.
Русские крестьяне и зверовщики осваивали приречные долины рек Лены и Киренги, а тунгусы, основным хозяйством которых оставались охота на сохатых, оленей, рыбалка и вьючное оленеводство, кочевали по горно-таежным водоразделам Лены-Киренги.
В XVIII веке тунгусы рода Нюрумняль, Синигир, Тангалазир с семьями оказались в Верхне-Ленском регионе. Переселение, длившееся несколько десятилетий, не прошло бесследно. Род Нюрумняль стал произноситься как Журумжаль-Джерандоль, Синигиры стали называть себя родом Чинагир. В XIX веке родовые прозвища стали фамилиями.
– Поныне распространенные фамилии хандинских эвенков – Жерандоевы, Чинагины. Представители рода Тангалаир – переводится как «косолапые» – стали носить фамилию Чертовских, – рассказывает Зоя Джуракулова.
В середине 30-х годов прошлого века эвенки перешли на оседлый образ жизни. Хандинская группа полностью сосредоточилась в Ханде и выселках Дивиткан и Нетопыри. Быстрому переводу на оседлость способствовало сокращение кормовой базы, охотничьих угодий, были ликвидированы последние олени. Так был потерян целый пласт национальной культуры.
В советские времена эвенки занимались охотой и рыбалкой, сдавали государству пушнину, мясо, рыбу. Здесь работал крупный коопзверопромхоз. Не стало предприятия, и эвенков поставили перед фактом – живите как хотите.
Сегодня эвенкийская община насчитывает 72 человека. Народность размыта, большинство эвенков – метисы. Ассимиляция коснулась каждой семьи.
Вершина Ханды всегда была небольшой. В лучшие времена здесь насчитывалось не более сотни жителей. Была когда-то в Ханде начальная школа, а старших детей размещали в райцентре Казачинское, в интернате.
Эвенкийский язык помнят немногие старики. Дети, уехавшие в райцентровский интернат на учебу, забывают его уже навсегда.
Гостевой чум
Деревня встречает нас неправдоподобной тишиной. Даже охотничьи собаки, которых тут множество, не лают.
У домов – ни оград, ни палисадников, ни замков.
– Палочку поставил к двери и ушел по делам. Никто не зайдет – знают, что дома никого, – рассказывает местный житель Константин Казанов.
Вокруг раскинулся молодой подлесок. В 2011 году бор Стамикар, окружавший деревню, выгорел дотла, погибли обильные ягодники. Верховой пожар едва не смел саму деревню, которую вовремя успели опахать.
У каждого жилого дома в Ханде – свои мини-электростанция и техника – снегоходы «Буран», лодочные моторы.
Немногочисленные обитатели деревни выходят встречать прибывший каракат. Каждое новое лицо здесь – целое событие.
Мы проходим в гостевой чум. В чуме – посуда, деревянные нары и столы. На стене висит синий хадак – подарок шаманов из Бурятии.
Большинство домов в Ханде – пустые. На окнах висят старые занавески, между рамами видны мягкие игрушки. И от этой картины почему-то сжимается сердце.
Посреди деревни поставлен памятник погибшим на фронте воинам-хандинцам.
Рядом с домами – чумы, покрытые рубероидом. Местные их называют летниками. В чумах летом живут, готовят еду, коптят рыбу – щуку, окунь, сорожку.
Жители Вершины Ханды спокойны и приветливы.
– Ну, в дом заходите, – приглашает Константин Казанов.
Обстановка в домах, как и 50 лет назад – мебель советских времен и трогательные картинки на стенах. И лишь современные генераторы и спутниковые антенны напоминают, что на дворе XXI век.
Ивану Чертовских седьмой десяток лет. Он все еще ходит на охоту, собирает орехи и не поддается старости. Стеснительно рассказывает, что если бы не служба в армии в Чите, то он ничего, кроме своей Ханды, так бы и не увидел.
Иван показывает свое хозяйство. У крыльца лежит мелкая, словно слива, картошка.
–Вот мой урожай. 5 июля упал заморозок, картошка и отцвести не успела. С тех пор заморозки по ночам, – огорченно говорит хозяин.
Зимой в Ханде очень холодно. Прошлой зимой градусник опускался ниже минус 50. Минус 40 – это ни о чем, рассказывают охотники. А минус 30 – уже тепло.
Раньше женщины Ханды в парниках выращивали лук и морковь. Сейчас заниматься посадками некому.
На подворье Чертовских – несколько смирных охотничьих собак.
– Все собаки рабочие. Здесь не город, зря кормить не будут, – улыбается Иван.
Не так давно на него напал медведь, почти в самой деревне.
– Я сети шел проверять. Благо, собаки со мной были. Он подошел близко и ударил. Люди так не бьют, как он приложил. Два месяца я в больнице потом провалялся, – вспоминает Иван.
Об охоте мужики говорят так. Белку добывать невыгодно. Ее принимают по 70 рублей за шкурку. В основном бьют соболя. В прошлом году цена на пушнину серьезно упала. Чтобы оправдать затраты на боеприпасы, бензин и провизию и при этом заработать, охотнику в сезон надо выручить не менее 200 тыс. рублей. Но так не получается почти ни у кого, и охотники практически не имеют прибыли.
В деревне по нескольку часов работает дизель.
– Зрение мы в зимовьях потеряли. Жили при лучинке и керосиновой лампе. А сейчас смотри телевизор и шкурку обдирай, – рассказывает Константин Казанов.
К нашему разговору прислушивается Толя Корзинников. Он приехал в Ханду с таежной Орлинги. Жизнь Толю помотала основательно. Живет смирно, не озорует, помогает местным.
–Рыбачим, охотимся, тем и живем. Некуда мне ехать. Тут тихо, спокойно. Медведь, тайга и никаких соблазнов, – признается мужчина.
Медведь в Ханде – частый гость.
– У Вовки Жирандоева мишка на участке разобрал зимовье. У Ивана собак подавил. Я как-то жену встречал с черничника. Тут на нас вышел медведь-пестун и два медвежонка рядом. Они в августе свадьбовать начинают, лучше им не попадаться, – советует Константин Казанов.
Главный человек в тайге
– Охотник для нас – главный человек, – говорит Зоя Джуракулова.
Председатель общины снабжает охотников боеприпасами и снаряжением. На добычу соболя выделяют лицензии, промысел белки ведется без ограничений.
Переработки ореха и мяса нет – добывают немного. Пушнину мужики сдают перекупщикам из Иркутска.
–В том году шкурка соболя шла по 3200 рублей, потом цена упала совсем, – огорчается Иван Чертовских.
Ондатру охотники вообще не берут, мода на ондатровые шапки давно прошла.
– Сегодня в общине официально 14 охотников, – подсчитывает Зоя Джуракулова. –Молодежь охотиться разучилась, промысел – дело нелегкое. Мы собираемся купить гладкоствольное оружие, будут экзамены на безопасное владение.
На промысел ходят Виктор Казанов, Василий Городилов, Наталья Лопатникова с мужем Василием.
Хандинские охотники – наверное, последние, кто соблюдает таежные обычаи. Пришел в чужое зимовье, оставь продукты, наруби дров. Охотники устраивают в тайге солончаки, подкармливают животных.
На реке
Ближе к вечеру мы отправляемся на рыбалку – смотреть сети. На берегу реки Ханды – несколько деревянных самодельных лодок. Их делают из хорошей прямоствольной сосны, которой в близлежащей тайге почти не осталось.
Над узкой полоской реки гаснет вечернее солнце. Сама река давно заросла травой.
Иван Чертовских осторожно тянет сеть и весело напевает: «Рыбка плавает по дну, налейте рюмочку одну…» Однако Иван с молодости не пьет и другим не советует.
Собрав рыбку, возвращаемся в деревню. Внезапно накрывает сильный дождь. В гостевом чуме Зоя споро жарит добытую сорогу. На открытом огне поет закопченный чайник. У меня от дыма слезятся глаза. Местным же ничего – привыкли.
По вечерам окна пустых домов в Ханде мистически светятся. Надо давать нагрузку на дизель, оттого и горит свет в пустом жилье, поясняют местные.
Расстрелянный онгон
Несколько лет назад в национальной общине произошел раскол. Причина – деньги, полученные от недропользователей.
– Бывшее руководство пыталось часть людей из общины исключить, дело дошло до суда. К тому же вскрылись факты нецелевого использования средств, – рассказывает Зоя Джуракулова.
Она – коренная эвенкийка, ее прадеды много веков кочевали по этим землям. Сама уезжала с малой родины, только чтобы окончить вуз. Поэтому хорошо знает, насколько тяжело живется ее соплеменникам. Сегодня Зоя Алексеевна работает акушером-гинекологом в районной больнице.
Человек она прямой и принципиальный.
– У самих эвенков угасает интерес к национальной культуре. Своих предков до последнего колена уже никто не знает, – сокрушается женщина.
Зоя рассказывает чудовищную историю – молодые охотники нашли близ таежного зимовья онгон и расстреляли его. Онгон – дух предка семьи или рода, его культовое изображение. Осквернить онгон – все равно что подписать смертный приговор себе и своему роду.
– Потребительское отношение к тайге сегодня, много браконьеров. Забывают люди традиции. Есть нимат – обычай взаимопомощи у тунгусских народов, предписывающий охотнику оставлять добычу или ее часть сородичам или соседям. Сегодня этот закон никто не соблюдает, разве что кто-то родне помогает, – вздыхает Джуракулова.
Последний шаман в Вершине Ханды умер в 1981 году. И некому сегодня наставить на путь истинный соплеменников.
Самобытный островок
В хандинском клубе планируют провести ремонт. В прошлом году закупили кровельный материал, оббили стены сухой штукатуркой.
Традиции и обычаи предков пытается сохранить эвенкийский центр «Юктэ» в поселке Казачинское. Мастерицы шьют национальные костюмы, плетут изделия из бисера, развивают декоративно прикладное направление, участвуют в областных и региональных фестивалях народов Севера.
Женщины из «Юктэ» проводят выставки-ярмарки национального творчества, дегустацию блюд северной кухни, мастер-классы по ремеслам. Зрителей радуют концертами. В числе артистов – Нина Бобышева и Василина Митина.
Летом в Ханду едут молодежь и школьники. Недавно здесь прошел национальный праздник, посвященный 30-летию общины. Встретились земляки, вспомнили прошлое, послушали концерты, приняли участие в национальных забавах.
А еще в Ханде строится гостиница для туристов. Пока проект готов лишь наполовину.
– Я хочу, чтобы Ханда сохранилась как самобытный островок. Мы должны, как последние представители этого народа, донести до потомков наследие наших предков, – говорит Зоя Джуракулова. –Пусть даже мы станем голубоглазыми и белокожими, но пока называем себя эвенками – народ будет существовать. Исчезать мы точно не собираемся…